| М. Булгаков. Выбор курорта |
| Хвала тебе, Ай-Петри великан,
В одежде царственной из сосен! Взошел сегодня на твой мощный стан Штабс-капитан в отставке Просин! Из какого-то рассказа
|
|
Улицы начинают казаться слишком
пыльными. В трамвай сесть нельзя — почему так мало трамваев? Целый день
мучительно хочется пива, а когда доберешься до него, в нёбо вонзается воблина
кость, и, оказывается, пиво никому не нужно. Теплое, в голове встает болотный
туман, и хочется не моченого гороху, а ехать под Москву в Покровское-Стрешнево.
|
Коктебель Мертвая бухта. Хамелеон. Тихая бухта
|
Коктебельская загадкаВ эту ночь мне приснился Коктебель, а моя мансарда на Пречистенке показалась мне душной, полной жирных, несколько в изумруд отливающих мух. — Я еду в Коктебель,— сказал я второму приятелю. — Я знаю, что вы человек недалекий,— ответил тот, закуривая мою папиросу. — Объяснитесь? — Нечего и объясняться. От ветру сдохнете. — Какого ветру? — Весь июль и август дует, как в форточку. Зунд. Ушел я от него. — Я в Коктебель хочу ехать,— неуверенно сказал я третьему и прибавил: — Только прошу меня не оскорблять, я этого не позволю. Посмотрел он удивленно и ответил так: — Счастливец! Море, воздух, солнце... — Знаю. Только вот ветер — зунд. — Кто сказал? — Катошихин. — Да ведь он же дурак! Он дальше Малаховки от Москвы не отъезжал. Зунд — такого и ветра нет. — Ну хорошо. Дама сказала: — Дует, но только в августе. Июль — прелесть. И сейчас же после нее сказал мужчина: — Ветер в июне — это верно, а июль — август будет как в раю. — А черт вас всех возьми! — Никого ты не слушай,— сказала моя жена,— ты издергался, тебе нужен отдых... Я отправился на Кузнецкий мост и купил книжку в ядовито-синем переплете с золотым словом «Крым» за 1 руб. 50 коп.2 Я, патентованный городской чудак, скептик и неврастеник, боялся ее читать. «Раз путеводитель, значит, будет хвалить». Дома при опостылевшем свете рабочей лампы раскрыли мы книжечку и увидали на странице 370-й (Крым. Путеводитель. Под общей редакцией члена президиума Моск. Физиотерапевтического Общества и т. д. Изд. «Земли и Фабрики») буквально о Коктебеле такое: «Причиной отсутствия зелени является «крымский сирокко», который часто в конце июля и августа начинает дуть неделями в долину, сушит растения, воздух насыщает мелкой пылью, до исступления доводит нервных больных... Беспрерывный ветер, не прекращавшийся в течение 3 недель, до исступления доводил неврастеников. Нарушались в организме все функции, и больной чувствовал себя хуже, чем до приезда в Коктебель». (В этом месте жена моя заплакала.) — «...Отсутствие воды — трагедия курорта,— читал я на стр. 370—371,—колодезная вода, соленая, с резким запахом моря...» — Перестань, детка, ты испортишь себе глаза. — «...К отрицательным сторонам Коктебеля приходится отнести отсутствие освещения, канализации, гостиниц, магазинов, неудобство сообщения, полное отсутствие медицинской помощи, отсутствие санитарного надзора и дороговизну жизни...» — Довольно! — нервно сказала жена. Дверь открылась. — Вам письмо. В письме было: «Приезжайте к нам в Коктебель. Великолепно. Начали купаться. Обед 70 коп.»3 И мы поехали... |
Коктебель. Карадаг. Домик Волошина. Пляж
|
|
в Севастополь! — Невозможно,— повторял я,
и голова моя металась, как у зарезанного, и стукалась о кузов. Я соображал:
хватит ли мне денег? Шел дождь. Извозчик как будто на месте топтался, а
Москва ехала назад. Уезжали пивные с красными раками во фраках на стеклах,
и серые дома, и глазастые машины хрюкали в сетке дождя. Лежа в пролетке,
коленями придерживая мюровскую покупку, я рукой сжимал тощий кошелек с
деньгами, видел мысленно зеленое море, вспоминал, не забыл ли я запереть
комнату...
* * *было светло, а в вагонересторане на белых скатертях бутылки боржома и красного вина. Коварно, после очень негромкого второго звонка, скорый снялся и вышел. Москва в пять минут завернулась в густейший черный плащ, ушла в землю и умолкла. Над головой висел вентилятор-пропеллер. Официанты были сверхчеловечески вежливы, возбуждая даже дрожь в публике. Я пил пиво баварское и недоумевал, почему глухие шторы скрывают от меня подмосковную природу. — Камнями швыряют, сукины сыны,— пояснил мне услужающий, изгибаясь, как змея. В жестком вагоне ложились спать. Я вступил в беседу с проводником, и он на сон грядущий рассказал мне о том, как крадут чемоданы. Я осведомился о том, какие места он считает наиболее опасными. Выяснилось: Тулу, Орел, Курск, Харьков. Я дал ему рубль за рассказ, рассчитывая впоследствии использовать его. Взамен рубля я получил от проводника мягкий тюфячок (пломбированное белье и тюфяк стоят 3 рубля). Мой мюровский чемодан с блестящими застежками выглядел слишком аппетитно. «Его украдут в Орле», — думал я горько. Мой сосед привязал чемодан веревкой к вешалке, я свой маленький саквояж положил рядом с собой и конец своего галстуха прикрепил к его ручке. Ночью я благодаря этому видел страшный сон и чуть не удавился. Тула и Орел остались где-то позади меня, и очнулся я не то в Курске, не то в Белгороде. Я глянул в окно и расстроился. Непогода и холод тянулись за сотни верст от Москвы. Небо затягивало пушечным дымом, солнце старалось выбраться, и это ему не удавалось. Летели поля, мы резали на юг, на юг опять шли из вагона в вагон, проходили через мудрую и блестящую международку, ели зеленые щи. Штор не было, никто камнями не швырял, временами сек дождь и косыми столбами уходил за поля. Прошли от Москвы до Джанкоя тридцать часов. Возле меня стоял чемодан от Мерилиза, а напротив стоял в непромокаемом пальто начальник станции Джанкоя с лицом совершенно синим от холода. В Москве было много теплей. Оказалось, что феодосийского поезда нужно ждать 7 часов. В зале первого класса, за стойкой, иконописный, похожий на завоевателя Мамая татарин поил бессонную пересадочную публику чаем. Малодушие по поводу холода исчезло, лишь только появилось солнце. Оно лезло из-за товарных вагонов и боролось с облаками. Акации торчали в окнах. Парикмахер обрил мне голову, пока я читал его таксу и объявление: «Кредит портит отношение». Затем джентльмен американской складки заговорил со мной и сказал, что в Коктебель ехать не советует, а лучше в тысячу раз в Отузах. Там — розы, вино, море, комнатка 20 руб. в месяц, а он там, в Отузах, председатель. Чего? Забыл. Не то чего-то кооперативного, не то потребительского. Одним словом, он и винодел. Солнце тем временем вылезло, и я отправился осматривать Джанкой. Юркий мальчишка, после того как я с размаху сел в джанкойскую грязь, стал чистить мне башмаки. На мой вопрос, сколько ему нужно заплатить, льстиво ответил: — Сколько хочете. А когда я ему дал 30 коп., завыл на весь Джанкой, что я его ограбил. Сбежались какие-то женщины, и одна из них сказала мальчишке: — Ты же мерзавец. Тебе же гривенник следует с проезжего.— И мне: — Дайте ему по морде, гражданин. — Откуда вы узнали, что я приезжий? — ошеломленно улыбаясь, спросил я и дал мальчишке еще 20 коп. (Он черный, как навозный жук, очень рассудительный, бойкий, лет 12, если попадете в Джанкой — бойтесь его.) Женщина вместо ответа посмотрела на носки моих башмаков. Я ахнул. Негодяй их вымазал чемто, что не слезает до сих пор. Одним словом, башмаки стали похожи на глиняные горшки. Феодосийский поезд пришел, пришла гроза, потом стук колес, и мы на юг, на берег моря. |
Генуэзская крепость в Феодосии |
Коктебель. Фернампиксы и лягушкиВ бухте — курорт Коктебель. В нем замечательный пляж, один из лучших на Крымской жемчужине: полоса песку, а у самого моря полоска мелких, облизанных морем разноцветных камней. Прежде всего о них. Коктебель наполнен людьми, болеющими «каменною болезнью». Приезжает человек и, если он умный,— снимает штаны, вытряхивает из них московско-тульскую дорожную пыль, вешает в шкаф, надевает короткие трусики, и вот он на берегу. Если не умный,— остается в длинных брюках, лишающих его ноги крымского воздуха, но все-таки он на берегу, черт его возьми! Солнце порою жжет дико, ходит на берег волна с белыми венцами, и тело отходит, голова немного пьянеет после душных ущелий Москвы. На закате новоприбывший является на дачу с чуть-чуть ошалевшими глазами и выгружает из кармана камни. — Посмотритека, что я нашел! — Замечательно,— отвечают ему двухнедельные старожилы,— в голосе их слышна подозрительно фальшивая восторженность,— просто изумительно! Ты знаешь, когда этот камешек особенно красив? — Когда? — спрашивает наивный москвич. — Если его на закате бросить в воду, он необыкновенно красиво летит, ты попробуй! Приезжий обижается. Но проходит несколько дней, и он начинает понимать. Под окном его комнаты лежат грудами белые, серые и розовые голыши, сам он их нашел, сам же и выбросил. Теперь он ищет уже настоящие обломки обточенного сердолика, прозрачные камни, камни в полосах и рисунках. По пляжу слоняются фигуры: кожа у них на шее и руках лупится, физиономии коричневые; сидят и роются, ползают на животе. Не мешайте людям,— они ищут фернампиксы! Этим загадочным словом местные коллекционеры окрестили красивые породистые камни. Кроме фернампиксов попадаются «лягушки», прелестные миниатюрные камни, покрытые цветными глазками. Не брезгуют любители и «пейзажными собаками». Так называются простые серые камни, но с каким-нибудь фантастическим рисунком. В одном и том же пейзаже на собаке может каждый, как в гамлетовском облике, увидеть все, что ему хочется. — Вася, глянька, что на собачке нарисовано! — Ах, черт возьми, действительно вылитый Мефистофель... — Сам ты Мефистофель! Это Большой театр в Москве! Те, кто камней не собирает, просто купаются, и купание в Коктебеле первоклассное. На раскаленном песке в теле рассасывается городская гниль, исчезают ломоты и боли в коленях и пояснице, оживают ревматики и золотушные. Только одно примечание: Коктебель не всем полезен, а иным и вреден. Сюда нельзя ездить людям с очень расстроенной нервной системой. Я разъясняю Коктебель: ветер в нем дует не в мае или августе, как мне говорили, а дует он круглый год ежедневно, не бывает без ветра ничего, даже в жару. И ветер раздражает неврастеников. Коктебель из всех курортов Крыма наиболее простенький. Т. е. в нем сравнительно мало нэпманов, но все-таки они есть. На стене оставшегося от довоенного времени помещения поэтического кафе «Бубны», ныне, к счастью, закрытого и наполовину обращенного в развалины, красовалась знаменитая надпись: «Нормальный дачник — Друг природы, Стыдитесь, голые уроды!» Нормальный дачник был изображен в твердой соломенной шляпе, при галстуке, пиджаке и брюках с отворотами. Эти друзья природы прибывают в Коктебель и ныне из Москвы и точно в таком виде, как нарисовано на «Бубнах». С ними и жены и свояченицы: губы тускло-малиновые, волосы завиты, бюстгальтер, кремовые чулки и лакированные туфли. Отличительный признак этой категории: на закате, когда край моря одевается мглой и каждого тянет улететь куда-то ввысь или вдаль, и позже, когда от луны ложится на воду ломкий золотой столб и волна у берега шипит и качается, эти сидят на лавочках спиною к морю, лицом к кооперативу и едят черешни. * * *Они пользуются не только морем, они влезают на скалы Карадага, и раз, проходя на парусной шлюпке, под скалистыми отвесами, мимо страшных и темных гротов, на громадной высоте на козьих тропах, таких, что если смотреть вверх — немного холодеет в животе, я видел белые пятна рубашек и красненькие головные повязки. Как они туда забрались?! Некогда в Коктебеле еще в довоенное время застрял какой-то бездомный студент. Есть ему было нечего. Его заметил содержатель единственной тогда, а ныне и вовсе бывшей гостиницы Коктебеля и заказал ему брошюру рекламного характера. Три месяца сидел на полном пансионе студент, прославляя судьбу, растолстел и написал акафист Коктебелю, наполнив его перлами красноречия, не уступающими фернампиксам. «...и дамы, привыкшие в других местах к другим манерам, долго бродят по песку в фиговых костюмах, стыдливо поднимая подолы...» Никаких подолов никто стыдливо не поднимает. В жаркие дни лежат обожженные и обветренные мужские и женские голые тела. |
Коктебель. Карадаг. Домик Волошина. Пляж
|
«Качает»Гомон стоял на пристани. Мальчишки-носильщики грохотали своими тележками, тащили сундуки и корзины. Народу ехало много, и все койки второго класса были заняты еще от Батума. Касса продавала второй класс без коек, на диваны каюткомпании, где есть пианино и фисгармония. Именно туда я взял билет, и именно этого делать не следовало, а почему, об этом ниже. «Игнат», простояв около часа, выбросил таблицу «отход в 5 ч. 20 мин.» и вышел в 6 ч. 30 мин. Произошло это на закате. Феодосия стала отплывать назад и развернулась всей своей белизной. В иллюминаторы подуло свежестью... Буфетчик со своим подручным (к слову: наглые, невежественные и почему-то оба пьяные) раскинули на столах скатерти, по скатертям раскидали тарелки, такие тяжелые и толстые, что их ни обо что нельзя расколотить, и подали кому бифштекс в виде подметки с сальным картофелем, кому половину костлявого цыпленка, бутылки пива. В это время «Игнат» уже лез в открытое море. Лучший момент для бифштекса с пивом трудно выбрать. Корму (а кают-компания на корме) стало медленно, плавно и мягко поднимать, затем медленно и еще более плавно опускать куда-то очень глубоко. Первым взяло гражданина соседа. Он остановился над своим бифштексом на полдороге, когда на тарелке лежал еще порядочный кусок. И видно было, что бифштекс ему разонравился. Затем его лицо из румяного превратилось в прозрачно-зеленое, покрытое мелким потом. Нежным голосом он произнес: — Дайте нарзану... Буфетчик с равнодушно-наглыми глазками брякнул перед ним бутылки. Но гражданин пить не стал, а поднялся и начал уходить. Его косо понесло по ковровой дорожке. — Качает! — весело сказал чей-то тенор в коридоре. Благообразная нянька, укачивавшая ребенка в Феодосии, превратилась в море в старуху с серым лицом, а ребенка вдруг плюхнула, как куль на диван. Мерно... вверх... подпирает грудобрюшную преграду... вниз... «Черт меня дернул спрашивать бифштекс...» Кают-компания опустела. В коридоре, где грудой до стеклянного потолка лежали чемоданы, синеющая дама на мягком диванчике говорила сквозь зубы своей спутнице: — Ох... Говорила я, что нужно поездом в Симферополь... «И на какого черта я брал билет второго класса, все равно на палубе придется сидеть». Весь мир был полон запахом бифштекса, и тот ощутительно ворочался в желудке. Организм требовал третьего класса, т. е. палубы. Там уже был полный разгар. Старуха армянка со стоном ползла по полу к борту. Три гражданина и очень много гражданок висели на перилах, как пустые костюмы, головы их мотались. Помощник капитана, розовый, упитанный и свежий, как огурчик, шел в синей форме и белых туфлях вдоль борта и всех утешал: — Ничего, ничего... Дань морю. Волна шла (издали, из Феодосии, море казалось ровненьким, с маленькой рябью) мощная, крупная, черная, величиной с хорошую футбольную площадку, порою с растрепанным седоватым гребнем, медленно переваливалась, подкатывалась под «Игната», и нос его лез... леез... ох... ох... вверх... вниз. Садился вечер. Мимо плыл Карадаг, сердитый и чернеющий в тумане, и где-то за ним растворялся во мгле плоский Коктебель. Прощай. Прощай. Пробовал смотреть в небо — плохо. На горы — еще хуже. О волне — нечего и говорить... Когда я отошел от борта, резко полегчало. Я тотчас лег на палубе и стал засыпать... Горы еще мерещились в сизом дыму. |
Церковь Иоанна Предтечи в Феодосии |
ЯлтаНочью, близ самого рассвета, в черноте один дрожащий огонь превращается в два, в три, а три огня — в семь, но уже не огней, а драгоценных камней... В кают-компании дают полный свет. — Ялта. Вон она мерцает уже многоярусно в иллюминаторе. Еще легчает, еще. Огни в иллюминаторе пропадают. Мы у подножия их. Начинается суета, тени на диване оживают, появляются чемоданы. Вдруг утихает мерное ворчание в утробе «Игната», слышен грохот цепей. И сразу же качает. Конечно — Ялта! Ялта и хороша, Ялта и отвратительна, и эти свойства в ней постоянно перемешиваются. Сразу же надо зверски торговаться. Ялта — город-курорт: на приезжих, т. е. я хочу сказать, прибывающих одиночным порядком, смотрят как на доходный улов. По спящей еще черной в ночи набережной носильщик привел куда-то, что показалось похожим на дворцовые террасы. Смутно белеет камень, парапеты, кипарисы, купы подстриженной зелени, луна догорает над волнорезом сзади, а впереди дворец,— черт возьми! Наверное, привел в самую дорогую гостиницу. Так и оказалось: конечно, самая дорогая. Номера в два рубля «все заняты». Есть в три рубля. — А почему электричество не горит? — Курорт-с! — Ну ладно, все равно. В окнах гостиницы ярусами Ялта. Светлеет. По горам цепляются облака и льется воздух. Нигде и никогда таким воздухом, как в Ялте, не дышал. Не может не поправиться человек на таком воздухе. Он сладкий, холодный, пахнет цветами, если глубже вздохнуть — ощущаешь, как он входит струей. Нет лучше воздуха, чем в Ялте! * * * |
Морем Ялта-Алупка
|
Морская частьПредставьте себе развороченную крупно-булыжную московскую мостовую. Это пляж. Само собой понятно, что он покрыт обрывками газетной бумаги. Но менее понятно, что во имя курортного целомудрия (черт бы его взял, и кому это нужно!) налеплены деревянные, вымазанные жиденькой краской загородки, которые ничего ни от кого не скрывают, и, понятное дело, нет вершка, куда можно было бы плюнуть, не попав в чужие брюки или голый живот. А плюнуть очень надо, в особенности туберкулезному, а туберкулезных в Ялте не занимать. Поэтому пляж в Ялте и заплеван. Само собою разумеется, что при входе на пляж сколочена скворешница с кассовой дырой, и в этой скворешнице сидит унылое существо женского пола и цепко отбирает гривенники с одиночных граждан и пятаки с членов профессионального союза. Диалог в скворешной дыре после купанья: — Скажите, пожалуйста, вы вот тут собираете пятаки, а вам известно, что на вашем пляже купаться невозможно совершенно?.. — Хи-хи-хи. — Нет, вы не хихикайте. Ведь у вас же пляж заплеван, а в Ялту ездят туберкулезные. — Что же мы можем поделать! — Плевательницы поставить, надписи на столбах повесить, сторожа на пляж пустить, который бы бумажки убирал. |
Морем Ялта-Алупка |
В ЛивадииЗдесь, среди вылощенных аллей, среди дорожек, проходящих между стен розовых цветников, приютился раскидистый и низкий, шоколадно-штучный дворец Александра III, а выше него, невдалеке, на громадной площадке белый дворец Николая II. Резчайшим пятном над колоннами на большом полотнище лицо Рыкова. На площадках, усыпанных тонким гравием, группами и в одиночку, с футбольными мячами и без них, расхаживают крестьяне, которые живут в царских комнатах. В обоих дворцах их около 200 человек. Все это туберкулезные, присланные на поправку из самых отдаленных волостей Союза. Все они одеты одинаково — в белые шапочки, в белые куртки и штаны. И в этот вечерний, вольный, тихий час сидят на мраморных скамейках, дышат воздухом и смотрят на два моря — парковое зеленое, гигантскими уступами — сколько хватит глаз — падающее на море морское, которое теперь уже в предвечерней мгле совершенно ровное, как стекло. В небольшом отдалении, за дворцовой церковью, с которой снят крест, за колоколами, висящими низко в прорезанной белой стене (на одном из колоколов выбита на меди голова Александра II, с бакенбардами и крутым носом. Голова эта очень мрачно смотрит), вылощенный свитский дом, а у свитского дома звучит гармоника и сидят отдыхающие больные. * * *В ресторанчике-поплавке скрипки играют вальс из «Фауста». Скрипкам аккомпанирует море, набегая на сваи поплавка, и от этого вальс звучит особенно радостно. Во всех кондитерских, во всех стеклянно-прозрачных лавчонках жадно пьют холодные ледяные напитки и горячий чай. Ночь разворачивается над Ялтой яркая. Ноги поют от усталости, но спать не хочется. Хочется смотреть на высокий зеленый огонь над волнорезом и на громадную багровую луну, выходящую из моря. От нее через Черное море к набережной протягивается изломанный широкий золотой столб. |
Ливадийский дворец |
«У Антона Павловича Чехова»Благодаря этой дощечке, когда звонишь, кажется, что он дома и сейчас выйдет. Но выходит средних лет дама, очень вежливая и приветливая. Это — Марья Павловна Чехова, его сестра. Дом стал музеем, и его можно осматривать. Как странно здесь. В этот день Марья Павловна уже показывала дом группе экскурсантов, устала, и нас водила по дому какая-то другая пожилая женщина. Неудобно показалось спросить, кто она такая. Она очень хорошо знает быт чеховской семьи. Видимо, долго жила в ней. В столовой стол, накрытый белою скатертью, мягкий диван, пианино. Портреты Чехова. Их два. На одном — он девяностых годов — живой, со смешливыми глазами. «Таким приехал сюда». На другом — в сети морщин. Картина — печальная женщина, и рука ее не кончена. Рисовал брат Чехова. — Вот здесь сидел Лев Николаевич Толстой, когда приезжал к Антону Павловичу в гости. Но кроме него сидели многие: Бунин и Вересаев, Куприн, Шаляпин, и Художественного театра актеры приезжали к нему репетировать. В кабинете у Чехова много фотографий. Они прикрыты кисеей. Тут Станиславский и Шаляпин, Комиссаржевская и др. Какое-то расписное деревянное блюдо, купленное Чеховым на ярмарке на Украине. Блюдо, за которое над Чеховым все домашние смеялись,— вещь никому не нужная. С карточки на стене глядит один из братьев Чехова, задумчиво возвел взор к небу. Подпись: «И у журавлей, поди, бывают семейные неприятности... Кра...» Верхние стекла в трехстворчатом окне цветные; от этого в комнате мягкий и странный свет. В нише за письменным столом белоснежный диван, над диваном картина Левитана: зелень и речка — русская природа, густое масло. Грусть и тишина. И сам Левитан рядом. При выходе из ниши письменный стол. На нем в скупом немецком порядке карандаши и перья, докторский молоток и почтовые пакеты, которые Чехов не успел уже вскрыть. Они пришли в мае 1904 г., и в мае он уехал за границу умирать. — В особенности донимали Антона Павловича начинающие писатели. Приедет, читает, а потом спрашивает: «Ну, как вы находите, Антон Павлович?» А тот был очень деликатный, совестился сказать, что — ерунда. Язык у него не поворачивался. И всем говорил: «Да ничего, хорошо... Работайте!» Не то что Шаляпин, тот прямо так и бухал каждому: «Никакого у вас голоса нет, и артистом вы быть не можете!» В спальне на столике порошок фенацетина — не успел его принять Чехов, и его рукой написано «phenal...», и слово оборвано. Здесь свечи под зеленым колпаком и стоит толстый красный шкаф — мать подарила Чехову. Его в семье назвали насмешливо «наш многоуважаемый шкаф», а потом стал «многоуважаемый» в «Вишневом саду». |
Галерея Айвазовского Ялта |
На автомобиле до СевастополяБойкая личность в конторе артели, личность лысая и европейски вежливая, в грязнейшей сорочке, сказала, что в машине поедет пять человек. Когда утром на другой день подали эту машину, я ахнул. Сказать, какой это фирмы машина, не может ни один специалист, ибо в ней не было двух частей с одной и той же фабрики, ибо все были с разных. Правое колесо было «Мерседеса» (переднее), два задних были «Пеуса», мотор фордовский, кузов черт знает какой! Вероятно, просто русский. Вместо резиновых камер — какая-то рвань. Все это громыхало, свистело, и передние колеса ехали не просто вперед, а «разъезжались», как пьяные. И протестовать поздно, и протестовать бесполезно. Можно на севастопольский поезд опоздать, другую машину искать негде. Шофер нагло, упорно и мрачно улыбается и уверяет, что это лучшая машина в Крыму по своей быстроходности. Кроме того, поехали, конечно, не пять, а II человек: 8 пассажиров с багажом и три шофера,— двое действующих и третий — бойкое существо в синей блузе, кажется, «автор» этой первой по быстроходности машины, в полном смысле слова «интернациональной». И мы понеслись. В Гаспри «первая по быстроходности машина», конечно, сломалась, и все пассажиры этому, конечно, обрадовались. Заключенный в трубу, бежит холоднейший ключ. Пили из него жадно, лежали, как ящерицы на солнце. Зелени — океан; уступы, скалы... Шина лопнула в Мисхоре. Вторая — в Алупке, облитой солнцем. Опять страшно радовались. Навстречу пролетали лакированные машины Крымкурсо с закутанными в шарфы нэпманскими дамами. Но только не в шарфах и автомобилях нужно проходить этот путь, а пешком. Тогда только можно оценить красу Южного берега. |
Севастополь |
Севастополь, и Крыму конецАвтобандиты отвязали вещи. Угол на одном чемодане был вскрыт, как ножом, и красивым углом был вырван клок из пледа. Все-таки при этой дьявольской езде машина «лизнула» крылом одну из мажар. Лихие ездоки полюбовались на свою работу и уехали с веселыми гудками, а мы вечером из усеянного звездами Севастополя, в теплый и ароматный вечер, с тоской и сожалением уехали в Москву. |
|
|
|
| Home Экскурсии по Крыму Карта Крыма Фотографии Крыма Карта Украины |
 |
Design Vitaliy
Avramenko Hosted by www.uazone.net
All pictures on this site is for non-commercial purpose only Вы можете использовать все фотографии только в некоммерческих целях |
 |
| Russian LinkExchange Member |
